— Вы хотя бы представляете себе, что такое сражаться в Гандитауне? — недовольно пробурчал Строу. — Путь себе придется прокладывать в доходящих до пояса… — Он осекся, затем обратился к Джекобу Саймиону и Омару Даймонду. — Нам понадобятся все имеющиеся среди шизов и гебов святые, провидцы, чудотворцы и просто рядовые экстрасенсы, каких только сможем откопать. Ваши поселки согласны мобилизовать их и предоставить в наше распоряжение?
— Не возражаю, — сказал Даймонд. Саймион утвердительно кивнул.
— А кроме чудо-оружия из Да-Винчи и особых способностей святых из кланов гебов и шизов, — сказала Анетта, — нам, представителям остальных кланов, тоже не мешало бы предложить нечто более существенное, чем простую видимость сопротивления.
— Если бы заполучить, — подала голос мисс Хибблер, — полные имена пришельцев, мы могли бы составить нумерологические диаграммы и выявить их слабые места. Или, будь в нашем распоряжении точные даты рождения каждого из них…
— Как я полагаю, — перебила ее Анетта, — оружие маниев, поддержанное организаторским талантом паранов, в сочетании с экстрасенсорными способностями гебов и шизов, будет куда более действенным.
— Спасибо, — сказал Джекоб Саймион, — за то, что не пожертвовали Гандитауном. — Взгляд его говорил красноречивее всяких слов о том, насколько он признателен Габриелю Бейнсу.
Впервые за многие месяцы, а может быть и годы, Бейнс почувствовал, как размягчился тот защитный покров, которым он себя окружал; он наслаждался — пусть всего несколько мгновений — ощущением полного расслабления, близким к эйфории. Кто-то его любит. Пусть даже геб, все равно это очень много для него значило.
Это напоминало ему детство. Время, которое предшествовало его окончательному решению стать параном.
Проходя по грязной, заваленной кучами мусора центральной улице Гандитауна, доктор Мэри Риттерсдорф не преминула заметить:
— За всю свою жизнь не видела ничего подобного. Клинически — это стопроцентное безумие. Эти люди, должно быть, все без исключения гебефреники.Притом ужасно, ужасно опустившиеся. — Что-то внутри нее непрестанно призывало поскорее бежать отсюда, оставить это место и больше никогда не возвращаться. Вернуться на Землю, к своей профессии консультанта по укреплению семейных отношений и позабыть навсегда все, что ей довелось здесь повидать.
А как же тогда быть с идеей попытаться применить к этим людям последние достижения современной психотерапии…
Она вздрогнула. Даже от лекарственной терапии и электрошока проку здесь, по всей вероятности, не будет никакого. То, что предстало ее взору специалиста, было завершающей стадией распада личности, отсюда возврата уже нет.
— Итак, ваш диагноз — гебефрения? — спросил сопровождавший ее молодой агент ЦРУ Дэн Мэйджбум. — Я могу официально сообщить это своему руководству? — Взяв ее за руку, он помог ей переступить через обглоданные останки какого-то крупного животного; под лучами полуденного солнца ребра его торчали как зубья огромных изогнутых вил.
— Да, в этом нет ни малейшего сомнения, — сказала Мэри. — Вы заметили куски мертвой крысы, валявшиеся рядом с дверью лачуги? Меня едва не вырвало при виде этого. До сих пор выворачивает желудок. Никто уже не живет так. Даже в Индии или Китае. Как будто время повернулось вспять на четыре тысячи лет, так, скорее всего, жили синантропы и неандертальцы. Только рядом с их пещерами не было ржавеющего машинного оборудования.
— Когда вернемся на корабль, — предложил Мэйджбум, — неплохо бы выпить.
— Никакое спиртное мне не поможет, — сказала Мэри. — Вы знаете, что напомнило мне это ужасное место? Мерзкую старую квартиру, куда перебрался мой муж после того, как мы разошлись.
Мэйджбум остановился, в недоумении вытаращив на нее глаза.
— Вы же знаете, что я была замужем, — сказала Мэри. — Я говорила вам об этом. — Ее немало заинтересовало, почему это замечание так удивило ее спутника; по дороге сюда она свободно обсуждала с ним те проблемы, которыми сопровождалось замужество, и нашла в нем благодарного слушателя.
— Я не могу поверить, что ваше сравнение верно, — ответил Мэйджбум. — Здешнее состояние является симптомом группового умственного расстройства. Ваш муж никогда так не жил — он не страдал душевными болезнями. — Мэйджбум при этом весьма хмуро поглядел на Мэри.
Она остановилась.
— Откуда вам это известно? Вы ведь никогда ни с кем не встречались. А Чак был — да и сейчас — серьезно болен. В этом я нисколько не сомневаюсь. Ему присущи многие характерные для гебефреников черты… Он всегда уклонялся от социосексуальной ответственности. Я вам рассказывала о своих многочисленных попытках заставить его искать такую работу, которая гарантировала бы ему приемлемый доход. — Но, разумеется, Мэйджбум сам был сотрудником ЦРУ; вряд ли она могла ожидать проявлений сочувствия с его стороны в данном вопросе. Лучше, пожалуй, больше не касаться этой темы. Положение дел было настолько удручающим, что совсем необязательно было пересказывать историю ее взаимоотношений с Чаком.
Стоявшие по обе стороны от нее гебы — именно так они себя называли, исказив термин, обозначавший первоначально точный диагноз их душевной болезни, взирали на нее ничего не выражавшими глазами, глупо ухмылялись, ничего не понимая и не проявляя даже любопытства. Впереди нее медленно брел белый козел; Мэри и Мэйджбум остановились в нерешительности, ни он, ни она понятия не имели о козлах. Козел же, как ни в чем ни бывало, побрел дальше.